Зачем правящим элитам вовлекать общество в круговорот коррупционных рент и делать его соучастником процесса, разрушающего экономику?
Новое объяснение бедности и богатства
Люди на индивидуальном микроуровне не одиноки в своей социальной фрустрации, вызванной имущественным и финансовым неравенством. Точно такая же проблема есть и на макроуровне, где богатые страны соседствуют с бедными, а между ними мечутся те экономические системы, которые то возвышаются к богатым, то ниспадают к бедным. Мир развивающихся государств — самый нестабильный в структуре мировой экономики. Это вечная головная боль МВФ и других мировых финансовых центров, отвечающих за глобальную стабильность, пишет ДС.
У богатых стран есть развитый внутренний рынок и третичный сектор экономики (услуги, наука, образование, медицина), благодаря которым существует реальная возможность применять весь арсенал монетарных, фискальных и иных методов стимулирования экономики. У бедных одна стратегия — мир в обмен на продовольствие и трудовая миграция. В этом смысле инструментарий международной помощи здесь весьма примитивен: гранты и гуманитарные проекты.
Намного сложнее с развивающимся миром, где циклы динамичного роста сменяются фееричными провалами. В этой проблемной группе стран есть и свой, отдельный токсичный сегмент — так называемые «падшие экономические ангелы», то есть страны, у которых в мышечной памяти еще сохранилась информация о периодах роста и которые обладают развитой инфраструктурой. Такие экономики очень тяжело переживают фантомные боли былого экономического потенциала, «ампутированного» по тем или иным причинам. Классический пример здесь — Украина. Уже давно изменились параметры экономики вследствие аннексии Крыма и оккупации части Донбасса, практически амортизирован прежний промышленный и инфраструктурный потенциал, но фантомные боли не дают забыть темпы роста на уровне 10% в начале нулевых.
«Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты» — так называется культовая книга американских экономистов Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона, которая вышла в 2012 г. В этой книге была проведена достаточно смелая попытка определить ключевые факторы, влияющие на экономический рост, и которые при этом лежат вне традиционного набора факторных моделей, обычно включающих в себя стоимость ресурсов, качество человеческого капитала, доступность финансового капитала и инновации (последний фактор появился в модели роста нобелевского лауреата Пола Ромера и Кеннета Джозефа Эрроу, так называемая модель Ромера-Эрроу).
В настоящее время экономисты практически полностью отказались от устаревших моделей развития, основанных на природных, географических, национальных или религиозных особенностях. Богатая ресурсами Украина может находиться в группе беднейших европейских стран и в то же время бедная на ресурсы Япония — входить в первую десятку ведущих экономик мира.
Сейчас на первое место выходит уровень институционального развития, который у нас упрощенно понимается как демонополизация и деолигархизация экономики.
В этом контексте ключевым становится сопоставление так называемых экстрактивных и инклюзивных социальных институтов. К первым относят модели управления, в которых созданы максимально благоприятные условия для формирования коррупционных рент и распределения их в пользу ограниченного количества политических групп влияния. Последние, в свою очередь, создают герметичные оболочки по управлению страной, исключающие появление в социальных лифтах представителей широких общественных срезов (или в старой политэкономической терминологии — классов).
Инклюзивные экономические институты предполагают максимальный социальный охват населения и высокий уровень репрезентативности общества в структурах управления страной.
Как показывает история, расти можно и при доминировании экстрактивных институтов, яркий пример — показатели ВВП Украины в 2000-2008 гг., а также частичное восстановление после кризисов 2008 и 2014-2015 гг. Проблема этого роста заключается в крайне низкой его инклюзивности: значительная часть национального богатства, включая и прирост ВВП, перераспределяется в пользу финансово-промышленных групп (ФПГ). Например, в прошлом году украинцы получили в виде заработной платы 1,5 трлн грн, в то время как валовой продукт составил 3,5 трлн. То есть отношение трудовых доходов к ВВП достигло всего лишь 42%. Данный показатель еще называют коэффициентом эксплуатации. В развитых странах это соотношение колеблется в диапазоне от 60% (Япония) до 92% (США), составляя в среднем по группе более 70%. То есть перераспределение трудовых доходов через ВВП у нас значительно меньше, чем в развитом мире.
Экстрактивные политические и экономические институты являются главными «разжигателями» внутренних социальных конфликтов: в случае политической победы провластная группа получает весь экономический «пирог», зачастую уничтожая конкурентов. Огонь политических конфликтов в этой модели тлеет постоянно, перманентно разгораясь перед каждыми выборами. В таких системах всегда велик риск гражданских конфликтов. Применительно к Украине модель власти повинна в глубоком политическом кризисе, а системная укорененность экстрактивных политических и экономических практик. Поэтому заявления вроде «а давайте уберем булаву раздора и перейдем к парламентской республике» — это обычный фарс или рассаживание в квартете по-иному музыкантов, не умеющих играть. Если ликвидировать институт президента, экстрактивные практики просто перейдут в парламент и укоренятся там. То есть необходимо не менять форму управления или постоянно видоизменять государственные институты, а ликвидировать глубинные практики формирования и перераспределения коррупционных рент.
Это в какой-то мере объясняет, почему население в Украине не столь экономически активно, как на Западе, и почему наша экономика все время скатывается в сырьевую парадигму развития. Во-первых, экстрактивные практики блокируют частную инициативу вследствие монополизации экономики несколькими крупнейшими ФПГ. В этих условиях невозможно эффективно отчуждать результаты своей предпринимательской деятельности и реинвестировать прибыль в дальнейшее развитие. Во-вторых, сырьевые ФПГ не заинтересованы в развитии инновационных отраслей и привлечении внешних системных инвесторов, так как такие инкорпориованные во внутреннюю среду экономические агенты могут поколебать монопольное могущество доминирующих групп.
В Украине к экстрактивным институтам можно отнести таможню, сектор энергетики, рынок коммунальных услуг, все виды государственных дотаций, например, компенсация перевозок в транспорте социально незащищенных групп населения, финансовый рынок и, в частности, монетарный потенциал НБУ, систему взимания налогов, законодательные и судебные практики, военно-промышленный комплекс, систему взаимодействия большого бизнеса и государства. Оболочкой, объединяющей экстрактивные практики, является модель рентной коррупционной сырьевой экономики.
В список зарождающихся инклюзивных институтов с определенными оговорками включают волонтерское движение, новую систему государственных закупок, средства массовой информации. К сожалению, здесь видим частичное вырождение инклюзивных институтов в экстрактивные. Кстати, обратный процесс невозможен — экстрактивные институты не могут трансформироваться в инклюзивные, их можно лишь демонтировать и создать новые.
Существует искушение бороться с экстрактивными институтами с помощью «пограничной модели». Как это происходит, видно на примере США и Мексики, где вдоль их совместной границы получили развитие фабрики-макиладоры, которые размещаются с мексиканской стороны и активно развиваются, используя дешевую рабочую силу и льготный фискальный режим, а также рынок сбыта готовой продукции, открытый в результате подписания соглашения о зоне свободной торговли между США и Мексикой — NAFTA. Нечто похожее (дешевая рабочая сила, «серое» налогообложение и «ручная» регулятивная модель) происходит в Западной Украине, где активно открываются производства, нацеленные на европейский рынок.
Наш путь
Ключевая проблема Украины в том, что структурные реформы экономики пытаются проводить при отсутствии необходимых институциональных изменений. Государство применяет всевозможные стимулы в виде дерегуляции и льготных режимов налогообложения при полном вакууме институциональной среды и отсутствии даже минимального набора общественных и рыночных институтов, призванных направить эту хаотическую энергию в позитивный эффект. Используя знаменитую теорию ученого Ильи Пригожина, хаос в виде энтропии может создавать позитивный эффект при наличии определенных условий равновесия системы. Простой пример: газовая горелка и чайник. Сгораемый газ и выделяемое тепло — энтропия в чистом виде. Но если на горелку поставить чайник, можно вскипятить воду. В то же время если чайник вовремя не убрать — он сгорит и энтропия победит.
Рынок — это также регулируемый хаос: или извне — с помощью государства, или изнутри — с помощью пресловутой «руки рынка».
Слабость ключевых институтов нивелирует любые позитивные идеи, в том числе и фискальные. Дерегуляция бизнеса приводит к росту цен и появлению монополий. Почему? Нет эффективной антимонопольной системы. Снижение налогов и начислений на фонд оплаты труда дает лишь рост маржи ФПГ при дальнейшей тенизации зарплат. Почему? Нет настоящих профсоюзов. И так далее по списку.
Украина пребывает в так называемой «институциональной ловушке». Это когда каждый экономический агент пытается выиграть на индивидуальном уровне, но проигрывают все.
Источник: АМКУ
Лишь 42% экономики (по объему выпущенной продукции) формируется в конкурентной среде. Почти 17% распределено в системе коллективного доминирования (олигополии), где удельный вес трех самых крупных участников превышает 50% рынка. На рынки с единоличным доминированием (доля одного участника составляет треть общего объема) приходится 31%. Еще 10% — это классические монополии, где удельный вес одного участника превышает 90%. И происходит это потому, что у нас отсутствует эффективная антимонопольная политика. Это обходится каждому из нас в постоянную переплату стоимости товаров и услуг.
Суммарно мы теряем в год примерно 20-30% от общего уровня своих затрат. Учитывая, что расходы населения в прошлом году составили 3,2 трлн грн, за пребывание в институциональной ловушке население платит примерно 960 млрд грн.
И здесь мы наблюдаем удивительное совпадение цифр. По данным Госстата, дополнительно к 1,5 трлн грн заработной платы население в прошлом году получило до 1 трлн грн государственных субсидий и прочих трансфертов, часть из которых не является государственной по форме, но возникла вследствие отказа населения участвовать в общей системе налогообложения. Например, неучтенные доходы трудовых мигрантов.
Таким образом, вначале монополии снимают с населения примерно 1 трлн грн в виде наценки за товары и услуги, а затем примерно такой же объем вливается в систему с помощью субсидий и «серой экономики».
Возникает вопрос, зачем правящим элитам вовлекать общество в круговорот коррупционных рент и делать его соучастником процесса, разрушающего экономику. Ответ очевиден: с помощью субсидий и социальных дотаций покупается лояльность беднейших слоев населения. А вовлечение простых граждан в систему «серой экономики» делает все общество соучастником системы экстрактивных институтов, в конечном итоге разрушающих государство. Кроме того, правящие элиты, коррумпируя население и делая его участником системы круговой поруки, получают доступ к формированию и распределению иных коррупционных рент: на таможне, рынке электроэнергии, в системе госзакупок, оборонно-промышленном секторе, финансовой системе, рынке коммунальных услуг, при распределении бюджетных ресурсов.
В результате экстрактивные институты не только обедняют экономику, но и кардинальным образом искажают правила рыночной игры, уничтожают предпринимательскую мотивацию, вносят пагубную токсичность в общую экономическую среду, нивелируют конкуренцию как базовый двигатель рыночной экономики.
В этой связи хотелось бы процитировать известного экономиста Виктора Полтеровича: «Представьте себе, что вы живете в системе, где все занимаются коррупцией. Вы не можете выйти из этой системы, во всяком случае для вас это сопряжено с очень крупными неприятностями: вы же оказываетесь вне сообщества, вы не можете взаимодействовать со своими коллегами, они на вас смотрят, как на чужого. Кроме того, вы проигрываете и чисто материально. Коррупция — это институциональная ловушка, это система, в которой каждому довольно тяжело изменить нормы поведения. А в то же время общество понимает, что вся система в целом порочна, неэффективна».
Преодоления экстрактивных институтов и институциональных ловушек возможно лишь в результате так называемой социальной солидарности, когда общество объединяется вокруг идеи отказа от участия в перераспределении коррупционных рент и создает кластеры открытой и качественной общественно-экономической среды, которые расширяются и затем поглощают всю систему.
По сути, необходимо создать общественную антиловушку, как это произошло в США в XIX в., когда инклюзивные институты, созданные на Диком Западе в результате развития новых общественно-экономических кластеров, поглотили экстрактивные институты монополизированного промышленного Севера. К сожалению, у нас пока не появилось ни одной политической силы, которая призвала бы население выйти из замкнутого кольца по обмену коррупционными рентами меду обществом и элитами.
Подписывайтесь на наши каналы в Telegram, Facebook, Twitter, ВК — Только новые лица из рубрики СКЛЕП!